Похвальные и надгробные. 7-е слово под названием «Надгробное брату Кесарию» (Εἰς Καισάριον τὸν αυτοῦ ἀδελφὸν ἐπιτάφιος, Funebris in laudem Caesarii fratris oratio) посвящено памяти безвременно скончавшегося брата, которого Григорий Богослов особенно восхваляет за его любовь к наукам, в том числе естественным — геометрии, астрономии и математике: «Восток, Запад и все страны, где только впоследствии бывал Кесарий, служат знаменитыми памятниками его учености». В 8-м слове, «Надгробном сестре Горгонии» (Εἰς τὴν ἀδελφὴν αυτοῦ Γοργονίαν, In laudem sororis suae Gorgoniae), Григорий говорит об аскетизме и глубоком благочестии сестры. В обоих сочинениях, а также в 18-м слове «Надгробном отцу» (᾿Επιτάφιος εἰς τὸν πατέρα, Funebris oratio in patrem), Богослов неоднократно обращается с теплыми словами к родителям. В 11-м слове, приветственном святителю Григорию Нисскому (Εἰς Γρηγόριον Νύσσης, Ad Gregorium Nyssenum), автор говорит о любви к нему и о том, как следует совершать память мучеников. 13-е слово (Εἰς τὴν χειροτονίαν Δοαρῶν ὁμιλία ἐκδοθεῖσα Εὐλαλίῳ ἐπισκόπῳ, In consecratione Eulalii Doarensium episcopi) обращено к Евлалию, другу святителя, по случаю его хиротонии во епископа Доарского; 15-е (в рус. пер. 16-е) произнесено «На день мучеников Маккавеев» (Εἰς τοὺς Μακκαβαίους, In Machabaeorum laudem). 21-е слово, «Похвальное Афанасию Великому» (Εἰς τὸν μέγαν ᾿Αθανάσιον, In laudem Athanasii), служит богатым источником сведений об этом старшем современнике Григория. 24-е слово посвящено памяти сщмч. Киприана, еп. Карфагенского (Εἰς τὸν ἅγιον Κυπριανὸν, In laudem s. Cypriani). В 25-м слове (Εἰς ῞Ηρωνα τὸν φιλόσοφον, In laudem Heronis philosophi) Богослов обращается к философу Ирону (т. е. Максиму-кинику), вернувшемуся из изгнания, приводя его в пример как человека, сочетавшего в себе любовь к философии с христианским благочестием. Непревзойденным по силе и глубине является 43-е слово, «Надгробное Василию Великому» (Εἰς τὸν μέγαν Βασίλειον ἐπιτάφιος, Funebris oratio in laudem Basilii Magni; 379), в котором Богослов излагает самые сокровенные мысли — о своей любви к Афинам и к эллинской учености, об уединенной и безмолвной жизни, о догмате Святой Троицы. Восхваляя и прославляя святость умершего, Григорий говорит о его человеческих качествах: это не идеализированный образ подвижника, но живой портрет, написанный реалистично и ярко.